На море, на Окияне есть бел-горюч камень Алатырь, никем неведомый; под тем камнем сокрыта сила могуча, и силы нет конца. Выпускаю я силу могучу на такую-то красну девицу; сажаю я силу могучу во все суставы, полусуставы, во все кости и полукости, во все жилы и полужилы, во ее очи ясны, в ее щеки румяны, в ее белу грудь, в ее ретиво сердце, в утробу, в ее руки и ноги. Будь ты, сила могуча, в такой-то красной девице неисходно; а жги ты, сила могуча, ее кровь горячую, ее сердце кипучее на любовь к такому-то полюбовному молодцу. А была бы красная девица такая-то во всем послушна полюбовному молодцу такому-то по всю его жизнь. Ничем бы красная девица не могла отговориться, ни заговором, ни приговором, и не мог бы ни стар человек, ни млад отговорить ее словом. Слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщипит, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучу не увлечь.
На море на Окияне, на острове на Буяне лежит тоска; бьется тоска, убивается тоска, с доски в воду, из воды в полымя, из полымя выбегал сатана, кричит: "Павушка Романея, беги поскорее, дуй рабе (такой-то) в губы, в зубы, в ее кости и пакости, в ее тело белое, в ее сердце ретивое, в ее печень черную, чтобы раба (такая-то) тосковала всякий час, всякую минуту, по полудням, по полуночам; ела бы не заела, пила бы не запила, спала бы не засыпала, а все бы тосковала, чтоб я ей был лучше чужого молодца, лучше родного отца, лучше родной матери, лучше роду племени. Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью семью цепями, бросаю ключи в Океан море, под бел горюч камень Алатырь. Кто мудреней меня взыщется, кто перетаскает песок из всего моря, тот отгонит тоску.
Исполнена еси земля дивности. Как на море, на Окиане, на острове на Буяне есть горюч камень Алатырь, на том камне устроена огнепалимая баня; в той бане лежит разжигаемая доска, на той доске тридцать три тоски. Мечутся тоски, кидаются тоски и бросаются тоски из стены в стену, из угла в угол, от пола до потолка, оттуда через все пути и дороги и перепутья, воздухом и аером. Мечитесь, тоски, киньтесь, тоски, в буйную ее голову, в тыл, в лик, в ясные очи, в сахарные уста, в ретиво сердце, в ее ум и разум, в волю и хотенье, во все ее тело белое, и во всю кровь горячую, и во все кости, и во все суставы, в 70 суставов, полусуставов и подсуставов; и во все ее жилы, в 70 жил, полужил и поджилков, чтобы она тосковала, горевала, плакала бы и рыдала во всяк день, во всяк час, во всякое время; нигде б пробыть не могла, как рыба без воды. Кидалась бы, бросалась бы из окошка в окошко, из дверей в двери, из ворот в ворота, на все пути и дороги и перепутья с трепетом, туженьем, с плачем и рыданьем, зела спешно шла бы и рыдала и пробыть без того ни минуты не могла. Думала б об нем не задумала, спала б не засыпала, ела бы не заела, пила б не запила и не боялась бы ничего, что он ей казался милее свету белого, милее солнца пресветлого, милее луны прекрасной, милее всех и даже милее сна своего во всякое на молодцу, под полн, на перекрое и на исходе месяца. Сие слово есть утверждение и укрепление, им же утверждается и укрепляется, и замыкается. Еще ли кто от человек, кроме меня, покусится отмыкать страх сей, то буди, яко червь в свинце ореховом. И ничем, ни аером, ни воздухом, ни бурею, ни водою дело сие не отмыкается.
За морем, за Хвалынским, в медном городе, во железном тереме сидит добрый молодец, заточен во неволе, закован в семьдесят семь цепей, за семьдесят семь дверей, а двери заперты семьюдесятью замками, семьюдесятью крюками. Никто добра молодца из неволи не освободит, никто добра молодца досыта не накормит, допьяна не напоит. Приходила к нему родная матушка (такая-то) во слезах горючих, поила молодца сытой медовой, кормила молодца белоснеговой крупой, а кормивши молодца сама приговаривала: "Не скакать бы молодцу по чисту полю, не искать бы молодцу чужой добычи, не свыкаться бы молодцу с буйными ветрами, не радоваться бы молодцу на рать могучую, не пускать бы молодцу калену стрелу в поднебесье, не стрелять бы во белых лебедей княжих, не доставать бы молодцу меч кладенец врага-супостата; а жить бы молодцу во терему родительском, с отцом, с матерью, с родом племенем". Уж как возговорит добрый молодец: "Не чисто поле меня сгубило, не буяны ветры занесли на чужую добычу, не каленой стрелой доставал я белых лебедей, не мечом-кладенцем хотел я достать врагов-супостатов, а сгубила молодца сила молодецкая, во княжем терему над девицей красной (такой-то)". Заговариваю я, родная матушка (такая-то) полюбовного молодца (такого-то) на любось красной девицы (такой-то). Вы, ветры буйные, распорите ее белу грудь, откройте ее ретиво сердце, навейте тоску со кручиною; чтобы она тосковала и горевала; чтобы он ей был милее своего лица, светлее ясного дня, краше роду племени, приветливее отца с матерью; чтобы он казался во сне и наяву, в день и полдень, в ночь и в полночь; чтобы он ей был во пригожество красное, во любось залучную; чтобы она плакала и рыдала по нем, и без него бы радости не видала, утех не находила. Кто камень Алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет. Моему слову конец на любось красной девицы (такой-то).
На море на Океане есть бел горюч (светящийся) камень Алатырь, никем не ведомый, под тем камнем сокрыта сила могуча, и силы нет конца. Выпускаю я силу могучу на (такую-то) красную девицу; сажаю я силу могучу во все суставы, полусуставы, во все кости и полукости, во все жилы и полужилы, в ее очи ясные, в ее щеки румяные, в ее белу грудь, в еретиво сердце, в утробу, в ее руки и ноги. Будь ты, сила могуча, в (такой-то) красной девице неисходно; а жги ты, сила могуча, ее кровь горючую, ее сердце кипучее на любось к (такому-то) полюбовному молодцу. А была бы красная девица (такая-то) во всем послушна полюбовному молодцу (такому-то), по всю его жизнь. Ничем бы красна девица не могла отговориться, ни заговором, ни приговором, и не мог бы ни стар человек, ни млад отговорить ее своим словом. Слово мое крепко как бел горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщиплет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучую не увлечь.
ЗАГОВОРЫ НА ТОСКУ ДЕВИЦЫ
Четыре зарницы, четыре сестрицы: первая Марья, вторая Марфа, третья Марина, четвертая Макрида; подьте вы сымайте тоску и великую печать с гостей, с властей, со кручинных, но тюремных людей, солдатов-новобранцев и с малых младенцев, которые титьку сосали и от матерей осталися; наложите ту тоску и телесную сухоту, великую печаль на рабу Божию (имя рек), что она, раба Божия (имя рек), без меня, раба Божия (имя рек), не могла бы она ни жить, ни ходить, ни лежать, ни спать, все по мне, рабе Божием (имя рек), тосковать; тем словам и речам ключевые слова, аминь, аминь, аминь.
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Стану я, раб Божий (имя рек), благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, выйду в чистое поле; в чистом поле стоит изба, в избе из угла в угол лежит доска, на доске лежит тоска. Я той тоске, раб Божий (имя рек), помолюся и поклонюся: о, сия тоска, не ходи ко мне, рабу Божиему (имя рек), поди тоска, навались на красную девицу, в ясные очи, в черные брови, в ретивое сердце, разожги у ней, рабы Божьей (имя рек), ретивое сердце, кровь горячую по мне, рабе Божием (имя рек), не могла бы ни жить, ни быть. Вся мое крепость, аминь, аминь.
Встану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, из дверей в двери, из двора в ворота, в чистое поле, стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо; со ясна неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: *куда полетела огненная стрела? "В темные леса, в зыбучие болота, во сырое коренье!" "О ты, огненная стрела! Воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на святой Руси красна девица (имя рек), полетай ей в ретиво сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, при вихре-холоде. На прибылых днях и на убылых днях, отныне и до века.